1. Дождаться дождей
Дождаться дождей, чтобы с ними уйти налегке
По чёрным полям да по белым межам междустрочий,
И прятать слова – словно ампулы – в воротнике,
Пустые листы отправляя по медленной почте
На адрес тоски – ей так нужен какой-нибудь знак,
И путать следы, и глаголы у сердца тетешкать.
Идти и идти, и конечного пункта не знать –
Запас сигарет пополнять в придорожных кафешках.
Дождаться дождей. Надо просто дождаться дождей –
Их ласковых рук и уютного шёпота капель.
Камлать у окна – пусть по путаной этой волшбе
Вдруг ляжет у ног не дорога – узорная скатерть.
Домашним сказать на прощанье какую-то чушь,
В глаза посмотреть – как на память беспомощно сфоткать.
А зонт позабыть. И по глянцу услужливых луж
Уйти налегке, капюшонно-сутулой походкой.
2. Бюро ненаходок
Она не любила свой happy birthday, подземку и слишком горячий чай.
Давно не мечтала податься в звёзды, довольствуясь рамками [здесь; сейчас].
Как будто, когда тебе скоро тридцать, уже не до бабочек в животе,
И глупо за счастье костьми ложиться, ведь толком не знаешь, чего хотеть.
С ней дружбу водила смешная белка (из парка у дома) и рыжий кот.
Огромное горе – разбить тарелку! Событие века – забыть пин-код!
А выбор помады настолько труден, что всякий раз выжата, как лимон.
Стирала в разбитом корыте будней судьбы своей ситцевый балахон.
Но он приезжал к ней (с цветами, трезвый), и было им больше, чем хорошо.
И вечные бабушки у подъезда гадали: ну, что же он в ней нашёл?
С него можно было писать картину: «как надо уметь не любить себя».
Он слишком устал приходить с повинной; такие, как он, все давно сидят
На чём-то ли, где-то ли – суть не важно. зачем волноваться, ведь всё пройдёт?
Он яростно – парусником бумажным – вмерзал в стылой жизни полярный лёд,
Оставив надолго мечты и цели о счастье без марок и порошков.
Уверенный, что жизнь его процедит до шеи в верёвочное ушко.
На голые стены бросался всуе, считал многоточия и тире,
И был не из тех, кто легко пасует, спасаясь от мира в монастыре.
Она в него падала, словно в бездну, и с сердца его обдирала шлак.
А вечные бабушки у подъезда гадали: ну, что она в нём нашла?
В обычном бюро далеко отсюда у подслеповатой уже свечи
Сидел одинокий закройщик чуда, предвидящий следствия без причин,
Сидел – две души разложив в ладони, сшивал их краями, ровняя шов,
Хоть, словно те бабушки, сам не понял: и что же такого он в них нашёл?
3. Мантры на Алголе
«Алгол был первым языком программирования,
использующим пары begin-end для выделения блоков выражений…»
(из Энциклопедии языков программирования)
Шепчи мне мантры на Алголе, о том, что жизнь – есть тяжкий грех –
Одно большое мегагоре, давно затронувшее всех,
О том, как глупо жить, надеясь, что завтра точно не умрёшь,
Когда приходит доктор Геббельс и превращает сказку в ложь,
Когда в душе, как в морге, пусто, а за окном клубится муть.
У нас опять проблемы, Хьюстон – Уитни пробует тонуть,
Столкнувшись с айсбергом кокоса в холодном море вечных шоу.
Старуха держит острой косу и ей владеет хорошо,
Предоставляя all-inclusive – один билет в один конец –
Освобожденным от иллюзий, от обещаний и от средств.
И мы, хотя ещё в порядке, ещё не ссыпались в песок,
Уже заботимся оградкой и домом из шести досок,
И афоризмы эпитафий уютно кутаем в гранит –
Лечь с биркой на холодный кафель, забыв, что, где и как болит:
Такая вера, брат – такая, что вот те ад, а вот те крест.
И этой вере потакая, нам помирать не надоест –
Не от стыда и не от пули, а от намерений благих.
Дни гасят свет в тоннелях улиц, покрытых язвами могил,
Чтоб в зеркалах, разбитых настежь, у с-корнем-вырванных небес,
Был виден только призрак счастья – как отвращения к себе,
Чтоб те, кто шли с улыбкой через и пробивались с боем сквозь,
Амбициозно впали в ересь, создав кумира из «авось»,
Как будто это помешает не склеить ласты сей же час.
Бог также любит нас – ушами, и также молится за нас.
И ждёт с охапкой индульгенций в воротах, вновь открытых всем,
С затёртой надписью «Освенцим» под свежей вывеской «Эдем».
4. Вырастай из меня
- Странно. Зачем строить барьеры, если живёшь один?
- А зачем их ставить, когда ты не один?
(Сергей Лукьяненко – «Ночной дозор»)
Вырастай из меня, вырастай – как из старых, заношенных джинсов –
Из привычного «ятебялю», из стихов обо всём, кроме нас.
Это твой искромётный фристайл, это мой обязательный принцип.
Самый тёплый привет февралю / обнаруженный вдруг метастаз.
Вырастай из меня, вырастай – тонким прутиком, лёгкой былинкой.
К солнцу в небо упрямо тянись, нерешительно вниз не гляди.
Досчитай безразлично до ста и порви устаревшие линки.
Ах, какая свободная жизнь ожидает тебя впереди!
Вырастай из меня, вырастай – даже просто из чувства протеста.
Пусть в наушниках плачется Sting, и печаль непривычно горька.
Мы расставили всё по местам, но тебе недостаточно места.
А со мной невозможно расти – я достиг своего потолка.
Вырастай из меня, вырастай…
5. Птицелов
«Птицелову не нравилось жить в развалинах, Птицелов любил простор.»
(Первушин, Минаков, Хорсун – «Отдел «Массаракш»)
Отчего так не больно, и сразу же – очень больно,
Словно чёрные гномы в душе прорубают штольни?
Хорохоришься, как от шпаны убежавший школьник,
Только этой браваде липовой грош цена.
Ты ведь сам себе врёшь, самому же себе не веря –
Это как по ночам слушать хриплого ветра пенье,
Это мёртвая птица, развеяв цветные перья,
Распласталась недвижно, а утром опять цела.
Уж тебе, Птицелов, как не знать про её повадки,
Если раны кровят на обеих твоих лопатках?
Небо грустно вздыхает и смотрит в тебя украдкой –
Небо знает такие вещи, как страх и страсть.
Ведь полёт – просто слово для всех, обречённых ползать.
И они своё время железно проводят с пользой:
Всюду стелют солому и жрут упоённо Prozac,
Будто бы их паденья, сродни твоему «упасть».
Будто бы бог подобен – волшебнику ли, врачу ли.
Солнце выжгло глаза, только сердце надёжно чует,
Как беспечно парят, как щебечут вверху пичуги.
Там крылатых, но жизнью меченых – пруд пруди.
Лишь одна в вышине – чёрной точкой – упрямо тонет.
Та, что обречена, та, что прежних смертей не помнит.
Ты поймай эту птицу (за миг до земли) в ладони –
Пусть она этой ночью поспит на твоей груди.
6. Житие твое
Живёшь без домика в деревне – в бетонной лесополосе,
Не замечая ежедневно, что привыкаешь быть, как все:
Не морщась от ментальной вони, когда поднимется рука
Дать нищей бабушке червонец, а полицейскому – штукарь,
Давно не путаясь в маршрутках, и, как прожженный Масляков,
Не улыбаясь глупым шуткам до славы жадных остряков,
В наш век жестоких лже-пророков и словоблудия властей,
Где истекает липким соком Иисус на медиа-кресте,
Где тут же спрашивают «сколько?», едва успеешь предложить,
Где перманентная помойка приятней пропасти во ржи.
Живёшь и думаешь – ночами (чтоб не читалось по глазам),
Что ты б давно уже отчалил в бригаду метропартизан,
Вот только дети-спиногрызы да ипотеки мёртвый груз…
И пьёшь, пропущенный, как вызов, отдьюти-фризенную грусть,
И – утомлённый принтер-спринтер – к призам пленительных реформ –
Бежишь казённым лабиринтом чужой карьерный марафон,
Хоть пьедестал тебе не светит, а светят язва и инсульт.
И отдыхаешь в интернете, куда все грязь свою несут,
Где открывают псевдо-души и мастурбируют на боль,
И где так просто в чаде чуши быть настоящим не-собой.
Живёшь не хуже, чем другие, всегда завидуя другим,
С приобретённой ностальгией по временам кромешной зги,
И ничего менять не хочешь – так трудно всё начать с нуля,
И сумму чёрствых одиночеств зовёшь «приличная семья».
Вовсю сливаясь с общей массой, остерегаясь громких слов,
На губы лепишь «Правды» пластырь за прошлогоднее число,
Всё ждёшь, как в детстве – дней рождений, когда же кончится мультфильм,
Где наконец завалят Кенни, среди тупиц и простофиль
Учась прикидываться шлангом. И зря не веришь в чудеса:
Твой персональный падший ангел уже устал тебя спасать.
7. Картофельные сны
Превозмогая старую вражду, ноябрь не льёт на землю слёз прощаний.
По погребам варенья с овощами в анабиозе сытой смерти ждут.
Им дела нет до тщаний и потуг крестьянских – всё равно всё будет плохо.
И видит сны проросшая картоха, глазками внутрь вбирая темноту.
Ей снятся кофе, печка и постель, старушка в кацавейке затрапезной,
Короткая история болезни да список забракованных страстей.
В её тревожном сне, как наяву, мурлычет кот уездного пошиба,
Поёт псалмы на польском грустный Шива, ложится дождь на мятую траву,
И вот уже бегут по проводам не ставшие взрослее Мишка с Пашкой,
И светит солнце в рюмке с горькой бражкой в далёкие стихи и города.
Приблудный мир, как новогодний шар, летит себе по замкнутому кругу.
Картофельному сну навеет вьюга, придав ему – не шарф колючий – шарм,
Пушистого шмеля на васильке, изюм на блюдце и звезду в колодце.
Потом картинка резко разобьётся об облако, ушедшее в пике –
За горизонт, за родину, за нас, умеющих любить и ненавидеть,
Ломающих себя, как створки мидий, слепых на неоткрытый третий глаз,
В котором, словно стыдный диафильм, прокручивает память плёнку детства.
И никуда от этого не деться, покуда длится нынешняя быль,
И спит картошка в ящике с песком. и ей одной неторопливо снится,
Как тает снег на грубой рукавице, и рыба Время ест минутный корм.
И там, где эти сны лежат внахлёст, уже мерещит аист маме сына,
И стайки недоверчивых косынок несёт густым течением на плёс;
На тишину карминовых небес закапывают мёртвую собаку,
И плачут упоённо ветви сакур, роняя лепестков пугливый вес.
Весь краткий миг цветного забытья легко влезает в новый школьный ранец,
Но всех не спящих терпеливо ранят его на редкость острые края
С отдушинами грёз и витражей, с торчащими штырями арматурин.
пусть чей-то смех, заносчивый, как шурин, ломает ветра северного жердь,
Пусть в горле ночи комом – мяч луны, а звёзды бесконечно одиноки,
Стоят рекой осенние осоки, идут в кино картофельные сны.
8. Героев Днепра
Мы никогда не узнаем с тобою друг друга до общих детей.
Мы ведь, увы, просто два пассажира в соседних вагонах метро,
И не воюем за место под солнцем – обоим привычнее тень.
Но если надо, я стану солдатом, а ты – медицинской сестрой.
В чёрном отсутствии ярких пейзажей за вечно холодным стеклом
Чудятся призраки, тайны, химеры – ни слова про страх темноты!
Не растеряв по безликим туннелям свой несравненный апломб,
Я не боюсь ни уколов, ни крови, ты в сумочке носишь бинты.
Там, где судьба предлагает прямую, мы смело заложим зигзаг.
Те, кто не может не жить по шаблону, смотрят на это зверьём.
А мы прислонимся к их «не прислоняться», синхронно закроем глаза.
Но если надо, я встану под пули, а ты поползёшь под огнём.
Мы не проедем свои остановки и выйдем в хохочущий дождь:
Я, как обычно, на Красногвардейской, а ты – на Героев Днепра.
Только когда никакие таблетки опять не сумеют помочь,
Я вдруг проснусь в фиолетовый сумрак со сдавленным стоном «Сестра!»
9. Немного тепла
«А осенью пробежала тень былых скорбей…»
Дж.Р.Р. Толкиен – «Возвращение короля»
Радио цедит неспешные, вязкие ноты,
в этот хронически шумный, безумный не-мир.
Нам (одиноким, беспомощным, желторотым)
не откреститься, не спрятаться – мы гугеноты,
хоббиты
хрупких сердец и холодных отдельных квартир.
Что-то не так.
Что-то явно не так с этим солнцем,
с этими – небом/воздухом/сентябрём.
Сон разбивается вдребезги. Ты просыпаешься – сон цел!
Только опавшие листья усыпали твой подоконник незвонкими рё.
Кто бы подумал, что мы тоже станем большими? –
я б не поверил, скажи мне такое весной.
Время, щадящее души во внутреннем Шире,
снова пошло. Поспешите открыть запасной!
Мы так решили.
Делим на ноль.
Голый король,
я роняю кленовые в лужи,
как корабли. Я цепляюсь плащом за вчера.
Надо идти. Ты поймёшь это явственно тут же –
просто на вдохе почувствуешь: вот и пора.
Тонкими ветками осень всех нас осенила на счастье.
О Элберет! Вот и прожиты лучшие дни и тела.
Пусть не обидятся те, с кем не смог попрощаться.
Облачком белого пара – немного тепла.
Не отключай свой домашний – там автоответчик,
он не соврёт: ключ в почтовом, полейте герань.
Ветер обнимет за плечи,
и следом за Фродо беспечно
ты ступишь на палубу – словно за некую грань…
10. твою дивизию
Твою дивизию сняли с марша – латать прорехи любой ценой.
Радистки в штабе – такие маши, что забываешь про позывной.
Пусть на исходе и рис, и рислинг, зато махорки ещё сполна.
Холодный лоб допекают мысли о том, что завтра была война,
Что в рукотворных полях под Ржевом уже заряжено вороньё.
И солнце тщетно забилось в жерла – такое близкое и своё,
И каждый первый боится сгинуть, а каждый третий зовёт Отца,
Но строго смотрят с портрета в спину усатый вождь и двуглавый царь,
Толкая грудью на амбразуры. не жаль патронов и кумача,
Ведь вбито накрепко: пули – дуры, а штык – особенная печаль.
Твою дивизию враг не любит и накрывает огнём с небес –
Опять мешаются кони, люди, железо, дерево и свинец.
И вот в такой трансцендентной каше вариться заживо дан приказ.
Орудий туберкулёзный кашель, воронки, взрывы, кровавый наст –
По-настоящему, больно, насмерть. бежать, захлёбываясь «ура»,
Бог завещает армейской пастве – добро с винтовкой добрей добра,
А это значит: назад ни шагу. сто грамм для храбрости, и в окоп.
И снова трассеры вместо радуг дырявят сонное молоко,
Которым выпиты синь и осень, иприт и радий. и поутру
Одни других умереть попросят, руками трогая кобуру.
Твою дивизию, как несладко сгорать в землянках и блиндажах,
Когда атак родовые схватки торопят тужиться, чтоб дожать,
Когда откашливается ветер прогорклым дымом, сухой слюной,
И мертвецами былых столетий опять бахвалится перегной!
Невесть кому посылать угрозы, чертей контуженных звать на бис,
Всерьёз лелеять последний козырь – последний выстрел длиною в жизнь,
Смеяться танкам в стволы и траки – достанет сил ли? красны бинты.
Но с душ посыпались ржа и накипь в ладони выжженной пустоты.
И ангел в каске смеётся рядом…
Но словно пеплом швырнёт в лицо,
Когда представит страна к наградам твою дивизию – семь бойцов.
